Модусы чувственности в истории эротического искусства
Разные нравы, выражаемые искусством,
только поэтому трогают нас, что в каждом из нас
есть способности всех вероятных нравов.
Л.Толстой
Современному человеку знакомы самые различные модусы эротического чувства: от лёгких пасторальных переживаний до тёмных, болезненных самоистязаний плоти. Современная театральная и кинопанорама перенасыщена экстремальными эротическими сюжетами, демонстрирующими предельное самообнажение неконтролируемых порывов. При всей алхимии и гипертрофии эротического этот сектор культуры в современном обществе не является обособленным. В нём отражается целостный портрет нашего современника с переплетением в его переживаниях оптимального и бессознательного, высочайшего и низкого, с неизменным расширением представлений о допустимом, человечески-приемлемом, удивляющем собственной непредсказуемостью.
Взрыв энтузиазма к эротическому - почти во всем и итог расстройства в способности оптимального выстраивания людского поведения, в обманных ценностях цивилизации и её оракулов. Всё это привело к возвышению в представлениях современного человека такового основания как «точка зрения жизни», т.е. бесспорному предпочтению природного бытия — культуре, «естественного» человека — человеку, обремененному безличными нормами социума. Высвобождение «естественного» интимного поведения из-под напластований культуры, импульсивные взрывы эмоциональности, сознательная демонстрация её непонятных и потаённых форм - очень свойственны в современных тенденциях художественного творчества.
Чувственная сторона жизни человека в не наименьшей степени, чем его осознанное поведение, воплотилась в художественных произведениях. Мировое эротическое искусство образует очень значимый сектор культуры, игнорирование которого неизмеримо бы кастрировало и упростило наше представление о человеке. Нельзя не вспомнить, что в любые эры более тонкие и принципные критики готовы были выступить против господствующих норм и вкусов, если последние провоцировали создание «закруглённых», максимально идеализированных, «сочинённых» образов человека. Так, ещё иронический Дидро, делясь впечатлениями о парижском Художественном салоне 1767 года, выражал колебание в способности существования прекраснейших парней и дам, «которым в высшей степени характерны все актуальные функции и которые достигнули возраста самого полного собственного развития, не выполняя ни одной из этих функций». В нескончаемом споре — что подчеркивать и что скрывать в людской натуре, как скооперировать в искусстве культурную норму и спонтанность живой эмоциональности — это был один из голосов, призывающих к может быть полному охвату места людского существования.
Еще почаще в эстетике и критике слышались совершенно другие призывы, предлагающие художникам особые аспекты различения «достойного» и «недостойного» в человечьих побуждениях. Но живописцы изредка оказывались покладистыми, выказывали упрямство, тогда и появлялись сопровождаемые публичными скандалами «Письма» Жан Поля, «Орлеанская девственница» Вольтера, «Воспитание Лауры» Мирабо, «Цветы зла» Бодлера, «Жамиани» Мюссе, живописные произведения Рубенса, Ренуара, Э.Мане, Э.Мунка и многие, многие другие, известные не только лишь специалистам-искусствоведам.
Запрещенная стенка сокрушалась неоднократно. И чем строже были границы допустимого, тем с огромным энтузиазмом живописцы стремились прикоснуться к той сфере человечьих влечений, которая числилась греховной и сатанинской — в самом ли деле инстинкт и страсть действуют как роковая сила, всегда ли эта сила нейтрализует способности людского начала?
Нет нужды гласить о том, что таковой энтузиазм не был искусственным. «Любовь и голод правят миром»,— писал Шиллер. Да и голод, и инстинкт самосохранения часто оказывались перекрыты силой чувственной страсти. Полностью объяснима потребность искусства попробовать осмыслить линию движения людской судьбы через призму этого непредсказуемого, иррационального, нередко драматического начала. Под знаком неудержимого влечения человека к человеку достигались неслыханные восхождения духа, триумф жертвенности и благородства. Эта же сила могла кинуть человека в пропасть, унизить, толкнуть к злодеянию, погибели.
В произведениях искусства отыскали отражение все грани и цвета любовной страсти, ведь почти во всем эти сферы родственны: и в любви, и в искусстве до неразличимости переплетены действительность и вымысел, удовольствие и зание, эмоциональность и духовность.
Уже на ранешних шагах культуры характерная человеку сексуальность становится объектом относительно самостоятельного эстетического созерцания. Она не шокирует мышление, не возбуждает страсти, а доставляет сознанию высшее удовольствие. Человек тем и отличается от животного, что вступает в интимную близость не только лишь влекомый побуждением продолжения рода. По этой причине многолетняя панорама эротических художественных образов, никогда не оставалась в рамках раз и навечно узаконенных границ, а стремилась к проникновению за границы понятного в эротическом переживании человека.
Принципиально подразумевать, что появление самостоятельного эротического воображения, отличающее относительно независимую, «вырвавшуюся на волю» психику индивида, происходит в истории довольно поздно. Вероятнее всего, этот процесс заявляет о для себя на финале Средневековья. До этой поры нрав воплощения эротических тем в европейском искусстве практически полностью был обоснован не столько внутренне-психологическими, сколько наружными факторами: мифология, различные языческие культы, господствующие религиозные догматы, устоявшиеся в обществе формы ухаживания, взаимодействия полов.
По этой причине уже в бессчетных прикладных, изобразительных, скульптурных эротических произведениях ранешней античности мы лицезреем быстрее реализацию бесспорной веры в сакральную силу сексапильных знаков, ежели фактически воплощение потребности в индивидуализированном эротическом переживании. Если мы захотим осознать эрос в античности, нам нужно находить его надлежащие скрещения с мифологией, религией, правом, обрядом, легендами настолько кропотливо, пока мы не сможем представить все эти духовные взаимодействия как единое целое.
Анализируя бессчетные оргиастические культы Старой Греции, гулкие празднества в честь Дионса, Венеры и т.п., нельзя не отметить их всегда публичный, общественный нрав. Эмоциональность отдельной личности была всецело растворена в социальной психологии традиционной античности. Не выявив этого равновесия личного и публичного, тяжело осознать истоки неких специфичных форм эмоциональности в эту эру, к примеру, распространенность однополой любви. Спарта и Крит, Коринф и Фивы — тут каждый юноша завладевал искусством борьбы и военных действий нередко благодаря любви того, кто годами был старше его. Закрепленные в законах и в религии, однополые сексапильные дела отыскали свое завершенное воплощение в arete, рассматривались как штатская добродетель.
Но, конечно, главным источником художественных образов эротического содержания стали неисчислимые истории любви древних богов. Посреди более фаворитных сюжетов — обольщение Леды Юпитером, превратившимся в лебедя. Изображение этой экзотичной любви неоднократно претворялось в прикладном искусстве (вазы, винные кубки), потом перебежало в статую; позднее не раз воспроизводилось в эллинистическом искусстве и спустя много веков вновь появилось у Микеланджело. Непременно, повторяющиеся художественные сюжеты эротического содержания оказали существенное воздействие на формирование устойчивых чувственных предпочтений широкого зрителя.
На поздних шагах древней культуры мы сталкиваемся с художественным проигрыванием эротических сюжетов уже никак не только лишь из-за их сакрально-религиозной подоплеки. Сформированные сначала публичным укладом и ритуализированными художественными формами, новые психические установки с течением времени начинают уже в собственных недрах воспроизводить внутреннюю потребность человека в эротическом переживании. «Раз появившись в греческом искусстве, эротическая тема равномерно истощала свою религиозную и мифологическую мотивацию», — справедливо считает современный южноамериканский исследователь Р.Мельвиль. Остается добавить, что чувственное воздействие древних эротических произведений в более поздних культурах во много крат усиливалось, стопроцентно сводя на нет их ритуальность и замещая ее абсолютизацией чувственных реакций.
Интересно, что сфера эротического переживания всегда испытывала на для себя воздействие глобальных тенденций социума. Если, к примеру, в традиционной Греции эротические сюжеты (роспись ваз и винных кубков) отмечены особенной чувственностью и нежностью, две фигуры вовлекаются в связь только вместе, что присваивает этому акту умопомрачительный шарм, то в эру эллинизма эмоционально-духовное качество эротической темы приметно нисходит; интимный акт воспроизводится посреди других как типичный каталог сексапильных позиций, в каких абсолютизируется физиологический элемент. Показательно, что это было совсем не соответствующим для искусства традиционной античности, даже в тех случаях, когда живописец создавал групповые образы парней и дам.
Олег Кривцун
Продолжение следует
