Невероятная история любви!

     Центр зала метро "Тверская". Ждя тут кого-нибудь, можно ненароком узреть огромное количество знакомых. Я пришел рановато, стою, прижавшись к сероватой мраморной стенке. - Привет, сколько лет, сколько зим! - хлопает по плечу неясно откуда взявшийся Николай. Мы сочно нажимаем друг дружке руки. Следуют вопросы: где работаю, как дела. - Да нигде непосредственно. Но дела отлично. А ты как? - Мы на данный момент делаем новый проект - молодежный журнальчик типа "ЕLLE": фэшн, музыка, где что приобрести, с кем лучше спать и все такое. - И что, отлично платят, если не тайна? - Нет. На раскрутку 800 баксов. Плюс за фотки моделей. - Ты фотографируешь? - С озари голодовал. Зинка ведь ушла, а я прогуливался по старенькой привычке по кафе, просто посиживал, смотрел вокруг, познакомился с девчонкой в "Deli-Franсe". Тра-ля-ля, стали с голодного абсурда красить ее как у Готье, и снимать. Дело пошло. На данный момент у меня своя студия, свет, камера. Но знаешь, я так утомился! Вкалываю, кручусь. Если б завтра произнесли, что через 5 дней наступит конец света, я бы заперся в квартире, лежал на тахте, пил кофе, коньяк, читал и ожидал бы его. Даже телефон бы вырвал. А ты-то как? - С того времени, как летом закрыли журнальчик, с журналистикой я завязал… Вы тогда все напоминали мне муравьев в пылающем муравейнике: суетились, бегали, материли все, а я читал Генри Миллера и ел сушеные яблоки двухгодичной давности. Я гулял по городку, входил в магазины и серьезно спрашивал продавщиц: "Простите, что же это все-таки за циферки у вас на бумажках в витринах?.. Ах, цены. А мне напомнило таблички музеев". Меня выгоняли с треском и матом. Как-то иду по Крымскому мосту, стоит негритянка. Блюет прямо в Москву-реку и рыдает. Я подошел к ней. Она глядит на меня, глазищи грустные-грустные, на французском что-то плетет. Я позже сообразил - передоз, и только сообразил, она отрубилась. Я такси беру. "Довезите, говорю, безвозмездно через всю Москву в Кузьминки". Все меня посылали, сам знаешь куда. Средств нужно, молвят. В конечном итоге, довез некий дед на старом "москвиче". Задумывался, девице моей плохо. Я еще тогда хохотал: тоже мне, даму мою отыскал. Приехали домой. Я ее, как в мелодраме, три денька выхаживал. Оказалось, зовут ее Angel, родом она из Бостона, папа ее там некий big-cheese. Я читал ей стихи. Ну, и не считая стихов, сам понимаешь, что... Сейчас мы живем вкупе, скоро уезжаем. Прямо "в рай". Николай не знал, или ликовать за меня, или переживать, признался, что кого-кого, а негритянок у него пока не было, потому спросил, как с Angel в кровати, на что я на ухо ему наговорил быстро-быстро пару 10-ов предложений, и он, с завистью посмотрев на меня, ударил по плечу: - Вот видишь, всегда ты везунчик. Позже он поглядел на часы, и мы попрощались. Стою в метро, жду, уже злюсь. Где ты, дерево мое, где ты, моя Груня? Помнишь 1-ый денек на журфаке в лохматейшем году? Такие вдохновенные детки. Помнишь, я был худ. Меня называли "кросоткой", и все девицы от меня шарахались. У меня были длинноватые белоснежные локоны. А у тебя рыжеватая крашеная грива. И я тебя длительно неискусно преследовал. А позже ты стригла меня, и кудряшки мои лежали на полу твоей кухни, а позже и мы с тобой лежали, смущенно сопя, на диванчике, узком и жестком. И ноги твои с пышноватыми ляжками сжимали меня. Какая ты была дивная, Груня. Ты могла часами посиживать и курлыкать песни, читать свои стихи про кукол и полынь либо, сидя нагой на диванчике, по-детски говорить, как ты во сне лобзалась с голубем, а у голубя были губки, и он был ласковый. Вчера я позвонил для тебя, предложил повстречаться перед моим отбытием "в рай", а ты произнесла, что скучаешь, а я сказал про Энджел. И все равно ты – лучше всех. Ты - неудача, Груня.      Помнишь, мы расстались на полгода - кто кого. Я не выдержал, позвонил вечерком, помню, было начало одиннадцатого, 25 мая. Я так же ожидал тебя в центре зала на "Тверской". Ты, как обычно, явилась с другой стороны, в некий новейшей недлинной юбке, и, как на данный момент помню, распахнутом пиджаке, прозрачной водолазке и с заплаканными очами. Мы ехали в пустом последнем поезде, как сумасшедшие - без стыда, чести и совести, любились прямо в метро, и тогда были так счастливы, что нам было начихать на баксы, статьи в газетах и плешины всех взятых вместе иноземных толстосумов. Вот они - мгновения счастья. Груня, Груня, если б завтра объявили конец света, я бы заперся в квартире с тобой, вырвал телефон, мы бы не читали повести и стихи. Мы бы в праздном расслаблении ждали последней вспышки. …Кто-то дотронулся до моего плеча. Ты появилась, как обычно, случаем, чмокнула по привычке в щеку. Ты поменялась, ну, просто дама мечты. У тебя недлинные каштановые волосы и обалденный мейкап, расстегнутое темное пальто, темная юбка с притягивающим в глубины разрезом, рубаха с цветами, духи - дурманящие запахи. Ты похожа на Woman с обложки. Но я-то тебя знаю. Грунька, дерево, золотце мое самоварное. Время очевидно пошло на пользу для тебя. И мне уже приятно небережно положить руку для тебя на талию и плавненько передвигаться совместно с тобой по катакомбам метро.      Мы гласили так, будто бы находились рядом 24 часа в день. "Я забыла на работе косметичку и записную книгу. Сейчас был очень нелегкий денек. Приходили и уходили какие-то люди, добивались различные бумаги, заявился безумный мужчина, стал агитировать за покупку какого-то издания в пользу дома сумасшедших. Гласил, у их вчера официально начинается каждогоднее обострение, и требуются средства на лекарства". "То-то я смотрю, сосед сверху проводит круглые день у посольства Новейшей Зеландии, позже ведает, что собирается сдать некий экзамен в Английском представительстве за 2 штуки зеленоватых и потаенно от супруги и тещи ускользнуть, и вдруг среди трудового года, никого не предупредив, уезжает с любовницей в Сочи. Прошлый одноклассник, врач-психиатр, начал увлекаться готикой. Я спрашиваю, что вы делаете на ваших тусовках? "Да так, - гласит, - слушаем гимны крестоносцев и увлечены заднепроходным сексом".      Мы выкарабкались из метро. Груня тормознула приобрести свою "Яву". - Ты что? Пойдем, купим в киоске чего-нибудть солидное, а не эту отраву. Никогда не покупай дешевенькие сигареты непонятно у кого. - Ты рассуждаешь не по-русски, - произнесла она. - Да, я в ближайшее время замечаю за собой странноватые вещи. Я испытываю необыкновенную легкость и отстраненность, будто бы уже не тут. - А для тебя разве не жаль этих бабушек, продающих сигареты и собирающих бутылки?.. Ты озлобился. - Совсем нет. Я чувствую себя воздушным шаром. Скоро нить обрежут, и я взмою в небо. Ты знаешь, я в ближайшее время люблю бродить по городку и мыслить на британском. Когда ходишь так по Москве, ощущаешь себя иноземцем и наблюдаешь за всем со стороны. Позже вдруг остановишься, и непонятная грусть. И ужас… - Страшно… Мы зашли в старенький бар в подворотне Тверского. Как охото стать персонажем из русского кино, где все ординарны и наивны, как детки. Где добро и зло очевидно отделимы друг от друга. Если поглядеть на мое будущее через призму старой русской камеры, я был должен бы расплакаться за столиком кафе, схватить Груню в охапку, уткнуться лицом в ее плечо и сказать: "Больше я от тебя никуда не уйду". Итак вот, я не обнял Груню и не произнес ей этих слов. И сейчас пустой поезд несет меня - "в рай". Мария Ульянова