История любви
Город Ипсвич, штат Массачусетс, находится в сорока минутках езды либо около того от нашего моста через реку — находится в зависимости от погоды и скорости. Мне пару раз удавалось уложиться в 20 девять. Один почетный банкир из Бостона утверждает, что проехал еще резвее, но когда речь входит о том, что кто-то преодолел расстояние от института до имения Барреттов меньше, чем за 30 минут, становится тяжело отделить факты от фантазий. Ведь и на шоссе № 1 есть светофоры. Лично я считаю 20 девять минут абсолютным пределом. - Ты несешься как маньяк, — произнесла Дженни. - Это Бостон, — ответил я. — Тут все маньяки. — В этот момент мы тормознули у светофора. - Мы разобьемся еще до того, как нас прикончат твои предки. - Мои предки, Дженни, красивые люди. Зажегся зеленоватый свет, и меньше чем через 10 секунд мы опять ехали со скоростью шестьдесят миль в час. - Даже Сукин Отпрыск? - Кто? - Оливер Баррет 3-ий. - Он славный малый. Для тебя сходу понравится. - Откуда ты знаешь? - Он всем нравится, — ответил я. - А почему же для тебя не нравится? - Так как всем нравится. Для чего я вообщем повез ее к нам? Что, мне необходимо было его благословение? Но, во-1-х, Дженни сама возжелала ("так полагается, Оливер"), а во-2-х, по той обычный причине, что Оливер номер три был моим банкиром в прямом смысле этого слова: он платил за мое обучение. Означает, должен быть воскресный обед. Так полагается. В конце концов я свернул на Гротон-стрит, по которой гонял с 13-ти лет, не притормаживая на поворотах. - Здесь же нет домов, — произнесла Дженни, смотря по сторонам. — Одни деревья. - Дома за деревьями. Когда едешь по Гротон-стрит, нужно глядеть в оба, по другому проскочишь собственный поворот. Так и случилось в тот денек. Проехав излишних триста метров, я резко затормозил. - Где мы? — спросила Дженни. - Проехал, — пробурчал я, добавив несколько непреличных слов. Разве не символично, что я триста метров ехал задом, чтоб попасть домой? Так либо по другому, оказавшись на земле Барреттов, я снизил скорость. От Гротон-стрит до родового дома Довер-хаус практически километр. По дороге к нему проезжаешь другие строения. Наверняка, впечатляет, когда едешь 1-ый раз. - Во, черт! — ахнула Дженни. - В чем дело, Дженни? - Стой, Оливер! Приостанови машину. Я не шучу. Я тормознул. Дженни посиживала, вцепившись руками в сидение. - Слушай, я же не представляла, что здесь все такое. - Какое такое? - Такое... такое достояние. Я уверен, у вас и крепостные есть, либо даже рабы. Я желал прикоснуться к ней, но ощутил, что у меня мокроватые ладошки (обычно так не бывает), и решил успокоить ее словами. - Успокойся, Дженни. Все будет в порядке. - Полностью может быть, только мне вдруг захотелось, чтоб меня звали не Дженни Кавиллери, а чего-нибудть вроде Абигейл Адамc, и чтоб я была белокожей протестанткой англо-саксонских кровей. Остаток пути мы проехали молчком, и выйдя из машины, направились к парадному входу. Я позвонил. Пока мы ожидали, когда нам откроют, Дженни опять ударилась в панику. - Давай убежим! - Нет. Останемся и будем биться, — твердо произнес я, подозревая, что она не шутит. Открыла нам Флоренс, древняя и преданная служанка семейства Барреттов. - А, мастер Оливер, — приветствовала она меня. Господи, до чего я терпеть не могу, когда меня так именуют, унизительно подчеркивая неравенство меж мной и папой. Флоренс сказала, что предки ожидают нас в библиотеке. Дженни была очевидно смущена развешанными по стенкам родовыми портретами. И поэтому, что некие из их принадлежали кисти Джона Сингера Сарджента (а именно, Оливер Баррет II, которого время от времени выставляли в Бостонском музее), да и поэтому еще, что вдруг поняла: не все мои праотцы носили имя Барретт. Представительницы женской полосы рода Барреттов, обретшие достойных супругов, произвели на свет таких людей, как Барретт Уинтроп, Ричард Барретт Сьюэлл и, в конце концов, ЭбботЛоуренс Лаймен, который смог прожить жизнь и стать химиком и Нобелевским лауреатом, не имея в собственном имени ни мельчайшего намека на принадлежность к клану Барреттов. - Боже всемилостивый, — бурчала Дженни. — Тут висят наименования половины гарвардских построек. - Все это фигня, — произнес я. - Я не знала, что ты состоишь в родстве даже со Сьюэллской лодочной станцией. - Да уж, камешков и бревен в моем роду вволю. В конце длинноватой портретной галереи, перед самым поворотом к библиотеке, стоит большая стеклянная витрина. В ней хранятся трофеи. Спортивные трофеи. - Они прекрасны, — воскрикнула Дженни. — Никогда не лицезрела, чтобы эти штуки были так похожи на истинное золото и серебро. - Это и есть золото и серебро. - Вот здорово! Это твои? - Нет. Его. Понятно, что Оливер Баррет III не захватил олимпийской медали в Амстердаме. Но он достигнул впечатляющих побед в гребном спорте на других соревнованиях. На нескольких. На многих. Отлично начищенные подтверждения его фурроров находились перед удивленным взглядом Дженни. - Да, за боулинг таких не дают. Позже она бросила кость и мне. - А у тебя есть призы? - Есть. - Здесь, под стеклом? - Нет. У себя в комнате. Под кроватью. Она одарила меня своим взором и шепнула: - Позже покажешь, хорошо? Не успел я ответить либо хотя бы оценить настоящие мотивы ее предложения оглядеть мою кровать, как нас оборвали. - А, вот и вы. Сукин Отпрыск. Это был он. - Здрасти, сэр, — ответил я. - Это Дженнифер... - А, привет, привет. Я еще не успел ее представить, а он уже нажимал ей руку. Я увидел, что сейчас он не в банкирской униформе. Совершенно нет. Оливер Барретт 3-ий вырядился в стильный кашемировый блейзер. А на лице, заурядно схожем на каменную маску, игралась каверзная ухмылка. - Заходите, прошу вас, и познакомьтесь с миссис Барретт. Дженни ждало еще редкостное наслаждение — встреча с Эдисон Форбс Барретт, школьная кличка Пьянчужка. (Время от времени я спрашивал себя, какую роль могло бы сыграть в ее жизни приобретенное в пансионе прозвище, не стань она с возрастом суровой благодетельной дамой, попечительницей музея). Института "Пьянчужка" Форбс так и не закончила, бросив его на втором курсе с полного благословения родителей, чтоб выйти замуж за Оливера Барретта III... - Моя супруга Эдисон, а это — Дженнифер э-э... Он уже узурпировал право представлять Дженни. - Калливери, — окончил я, пользуясь тем, что он не знал ее фамилии. - Кавиллери,— обходительно поправила Дженни. Я переврал ее фамилию — в 1-ый и единственный раз в жизни. - Как в опере "Cavalleria Rusticana"? —спросила моя мама, желая, видимо, показать, что, невзирая на незаконченное высшее образование, дама она культурная. - Верно, — улыбнулась Дженни. — Но мы не родственники. - А-а...— произнесла моя мама. - А-а...— произнес мой отец. Мне оставалось добавить свое "а-а" и гадать, дошел ли юмор Дженни до моих родителей. Мама и Дженни пожали друг дружке руки, и, после обыденного обмена банальностями, далее которого у нас в доме дело не шло, мы сели. Все молчали. Я пробовал осознать, что происходит. Мама, естественно, оценивает Дженни и ее костюмчик (сейчас без всякой богемнос -ти), ее манеру держаться, ее произношение. Нужно признать, крэнстонский говор оставался у Дженни всегда. Дженни, наверняка, тоже оценивала мою мама. Мне гласили, девицы нередко так делают, желая лучше выяснить человека, за которого они собираются замуж. Не исключено, что она оценивала и Оливера III. Увидела ли она, что он выше меня ростом? Приглянулся ли ей его кашемировый пиджак? Оливер III, как обычно, сосредоточил огнь на мне. - Как дела, отпрыск? (Он был превосходный собеседник.) - Отлично, сэр, отлично. Вроде бы желая поддержать равновесие, мама обратилась к Дженни: - Вы отлично доехали? - Да, — ответила Дженни. — Отлично и стремительно. - Оливер всегда водит очень стремительно, — воткнул отец. - Не резвее тебя, — парировал я. Ну, что он на это произнесет? - Да, пожалуй, что так. Спорим, что нет, жопа. Мама, которая всегда на его стороне, перевела разговор на более общую тему - или на музыку, или на живопись - я не очень пристально слушал. Позже у меня в руках оказалась чашечка чаю. - Спасибо, — произнес я и добавил:- Мы скоро поедем. - Как это? — не сообразила Дженни. Они, кажется, обсуждали Пуччини либо еще кого-либо в этом роде и поэтому сочли мое замечание несколько внезапным. Мама поглядела на меня (редчайшее событие): - Но вы же приехали на обед? - Ну, мы не сможем, — произнес я. - Да, естественно, — практически сразу произнесла Дженни. - Мне нужно возвратиться, — серьезно произнес я Дженни. Дженни поглядела на меня с немым вопросом: "О чем ты говоришь?". - Вы остаетесь обедать, это приказ. Липовая ухмылка на лице отца никак не смягчила командирского тона. Но я этого не потерплю даже от олимпийского финалиста. - Мы не сможем, сэр, — повторил я. - Но мы должны, Оливер, — произнесла Дженни. - Почему? — спросил я. - Так как я желаю есть, — ответила она.
***
Мы посиживали за столом, преданные воле Оливера III. Он склонил голову. Мама и Дженни последовали его примеру. Я тоже немножко опустил голову. - Благослови еду нашу и нас во служение Для тебя и наставь нас всегда держать в голове о нуждах и желаниях других слуг Твоих. Об этом молимся во имя Отпрыска Твоего Иисуса Христа. Аминь. Господи помилуй, я чуток через землю не провалился. Неуж-то хоть на этот раз нельзя было обойтись без набожности? Что поразмыслит Дженни? Как-буд-то в Средние века возвратились, добросовестное слово! - Аминь! — произнесла мама (и Дженни тоже, очень тихо). Мы ели не в полном молчании только благодаря восхитительной возможности моей мамы вести светскую беседу. - Так ваш род из Крэнстона, Дженни? - По большей части. Мама была из Фолл-Ривера. - У Барреттов есть фабрики в Фолл-Ривере, — увидел Оливер III. - Где они эксплуатировали целые поколения бедняков, — добавил Оливер IV. - В девятнадцатом веке, — добавил Оливер III. Мама улыбнулась, очевидно удовлетворенная, что этот раунд выиграл ее Оливер. Но не тут-то было. - Как насчет планов заавтоматизировать эти самые фабрики? — нанес я ответный удар. Последовала маленькая пауза. Я ожидал резкого возражения. - Как насчет кофе? — произнесла Элисон Форбс Барретт по кличке "Пьянчужка".
***
Мы перебежали в библиотеку, где был должен состояться последний раунд. У нас с Дженни завтра занятия, папе идти в банк и тому подобные учреждения, у мамы наверное запланировано какое-нибудь блестящее мероприятие. - С сахаром, Оливер? — спросила она. - Оливер всегда пьет кофе с сахаром, дорогая, — произнес отец. - Но не сейчас, спасибо, — ответил я. — Без молока и без сахара, мать. Ну вот, у каждого своя чашечка, все комфортно устроились, а сказать друг дружке полностью нечего. И здесь я вымыслил тему для разговора. - Скажи, Дженнифер, что ты думаешь о Корпусе мира? — поинтересовался я. Она нахмурилась и отказалась мне подыгрывать. - Так ты еще не произнес им, Оливер? - воскрикнула мама, обращаясь к папе. - На данный момент не время, дорогая, — произнес Оливер III с липовым смирением, которое так и просило: "Спросите меня, спросите!". Ну я и спросил. - О чем речь, отец? - Да ничего такого особенного, отпрыск. - Не понимаю, как ты можешь так гласить, — произнесла мама (я же предупреждал, она всегда на его стороне) и, повернувшись ко мне, сказала потрясающую новость: - Твой отец будет директором Корпуса мира! - О! — произнес я. Дженни тоже произнесла "О!', но другим, более веселым тоном. Отец притворился смущенным, а мама, кажется, ожидала, что я ему поклонюсь либо еще чего-нибудть в этом роде. Но его же не муниципальным секретарем назначили, в конце концов?! - Поздравляю вас, мистер Барретт! — взяла на себя инициативу Дженни. - Да, поздравляю, сэр, — произнес я. Мамы так хотелось об этом побеседовать. - Я думаю, это будет превосходный опыт в области образования, — произнесла она. - Да, естественно, — согласилась Дженни. - Да, — произнес я без особенного убеждения. — А ты не передашь мне сахар, мать? - Дженни, его же не муниципальным секретарем назначили, в конце концов. - И все-же, Оливер, у тебя могло бы быть побольше интереса. - Я же его поздравил. - Очень благородно с твоей стороны! - Черт возьми, а ты чего ожидала? - Господи, меня просто тошнит от всего этого. - Меня тоже, — ответил я. Мы длительно ехали, молча. Но что-то здесь было не то. - От чего это "от всего" тебя тошнит? - От того, как ты отвратно обращаешься со своим папой. - Как насчет того, что он со мной отвратно обращается? И здесь началось! Всей собственной мощью Дженни накинулась на меня в защиту родительской любви. Все эти итальянскосредиземноморские взоры. И что у меня нет к нему ни капли почтения. - Ты всегда ему хамишь и хамишь, всегда! - Он мне тоже, Дженни. Либо ты не увидела? - Я уверена, ты ни перед чем же не остановишься, лишь бы достать старика. - Достать Оливера Барретта Третьего нереально... И после недлинной паузы добавила: - Разве только женившись на Дженнифер Кавиллери... У меня хватило выдержки свернуть на стоянку какого-то рыбного ресторана у дороги. Выключив движок, я в бешенстве оборотился к Дженни. - Ты вправду так думаешь? - Частично, наверняка, да, — произнесла она очень тихо. - Дженни, ты не веришь, что я люблю тебя?! — кликнул я. - Верю, — ответила она как и раньше тихо. — Но каким-то безумным образом ты любишь и мое низкое публичное положение. Я ничего не мог придумать, что сказать, не считая "нет". Я повторил это пару раз с разными интонациями. Ну, другими словами я так расстроился, что даже задумался, нет ли толики правды в ее мерзком предположении? На нее тоже жаль было глядеть. - Я не могу судить, Оливер. Но думаю, что частично это так. Я ведь тоже люблю не только лишь тебя самого. Да и твое имя. Твой порядковый номер. Она отвернулась, и я поразмыслил: уж не собирается ли она зарыдать? Но она не зарыдала, а окончила свою идея: - Ведь все это тоже часть тебя. Я посидел, смотря на неоновую надпись "Устрицы и мидии". Больше всего я обожал в Дженни ее умение заглянуть вовнутрь меня, осознать вещи, которые самому мне не было нужды облекать в слова. Ах так на данный момент. Но хватит ли у меня духу поглядеть правде в глаза и признать, что я не совершенен? Ведь она-то увидела и мое несовершенство, и свое. Господи, каким недостойным я себя ощущал! Я не знал, что сказать. - Хочешь устриц либо мидий, Дженни? - А хочешь в зубы, подготовишка? - Желаю, — произнес я. Она сжала кулак и размахнулась, а позже легонько придавила его к моей щеке. Я поцеловал его и потянулся к ней, но она уперлась рукою мне в грудь и гаркнула, как сущий бандит: - Веди машину, подготовишка! Живо за руль! Нажимай! Так я и сделал.
***
Главный пункт беспокойства моего отца касался того, что он считал лишней торопливостью. Спешкой. Нетерпением. Я запамятовал его четкие слова, но помню смысл проповеди, которую он мне прочитал за обедом в Гарвард-Клубе — речь приемущественно шла о том, что я спешу. Я обходительно напомнил ему, что я уже взрослый человек и что ему не следует исправлять мое поведение либо даже комментировать его. Но заявил, что даже мировым фаворитам нужна временами конструктивная критика. Я счел это не очень узким намеком на его роль в первом правительстве Рузвельта. Но я не собирался давать ему повод для мемуаров о Ф. Д. Рузвельте и о его роли в реформировании Банка США. Потому я промолчал. Как я уже произнес, мы обедали в бостонском Гарвард-Клубе, и я, по его словам, ел очень стремительно. А это означает, что вокруг были сплошь его люди. Его однокласники, его клиенты, его поклонники и т. д. Все подстроено, колебаний здесь не было. Если прислушаться, можно было разобрать, как они бормочут: "Вот идет Оливер Барретт!", либо: 'Это Барретт, известный атлет". Меж нами происходил очередной раунд псевдоразговора. Лишь на этот раз у нас и темы не было. - Отец, ты ни слова не произнес о Дженнифер. - А что здесь гласить? Ты ведь поставил нас перед свершившимся фактом, разве нет? - И все таки, что ты о ней думаешь? - Я думаю, Дженнифер восхитительная женщина. И с ее происхождением пробиться в Рэдклифф... Вся эта чушь собачья про общество равных способностей, про Америку в роли плавильного котла — он просто желает уйти от ответа. - Гласи по делу, отец. - Если по делу, то молодая леди тут ни при чем. Все дело в для тебя. - Почему? - Это твой мятеж. Ведь ты просто бунтуешь, отпрыск. - Не понимаю, почему мятежом считают свадьбу на прекрасной и умной студентке Рэдклиффского института? Не понимаю. Она ведь не какая-нибудь безумная хиппи... - Она много чего не... Ага, начинается. - Отец, что тебя больше раздражает, — что она католичка либо что бедная? Он ответил практически шепотом, немного подавшись ко мне: - Что тебя больше завлекает? Я желал встать и уйти. Я ему так и произнес. - Останься и гласи, как мужик. А не как кто? Как мальчик? Как дама? Как мышонок? Так либо по другому, я остался. Сукин Отпрыск испытал несусветное наслаждение, что я не встал из-за стола. Было видно, что он расценил это как еще одну свою победу нужно мной. - Я только прошу тебя мало подождать. - Что означает незначительно? - Окончи юридическую школу. Если у вас истинное чувство, оно выдержит это испытание временем. - Чувство истинное, но какого беса я должен подвергать его навязанным кем-то испытаниям? Мой намек был, по-моему, ясен. Я не собирался ему уступать. Ему и его произволу. Его рвению подавлять меня, держать под контролем мою жизнь. - Оливер, — начал он новый раунд. — Ты еще не достигнул совсем... - Совсем чего? — черт побери, я терял выдержку. - Для тебя нет 21-го года. По закону ты еще не взрослый. - Насрать мне на твое по закону! Сидящие по соседству гости, наверняка, услышали эти слова. Чтоб сбалансировать мой выкрик, Оливер III ответил мне наизловещим шепотом: - Если женишься на ней на данный момент, на меня больше не расчитывай! Эта тупость для тебя недешево обойдется! - Отец, да кто на тебя рассчитывает?! Я ушел из его жизни, чтоб начать свою.
Оставалась неувязка визита в Крэнстон, штат Род-Айленд, который лежит чуток далее на юг от Бостона, чем Ип-свич — на север. После неудачной пробы представить Дженнифер моим родителям я не был уверен в успешном знакомстве с ее папой. Ведь меня ожидает итальянско-средиземноморский синдром любвеобилия, осложненный тем, что Дженни — единственная дочь, выросла без мамы и, означает, ненормально близка с папой. Как следует, мне предстояло столкнуться с целым букетом чувств, которые описываются в книжках по психологии. Плюс я сейчас без средств к существованию. Представьте для себя на секундочку Оливеро Барретто, славного итальянского парня, живущего в Крэнстоне на примыкающей улице. Он является к мистеру Кавиллери, главному городскому кулинару, живущему на одну заработную плату, и гласит: "Я желаю жениться на вашей единственной дочери Дженнифер". О чем сперва спросит отец жены? (Очевидно, не о том, любит ли этот Барретто Дженни его дочь, ибо, зная Дженни, нельзя ее не обожать, это тривиальная правда.) Нет, мистер Кавиллери спросит приблизительно так: "Послушай, Барретто, а на что ты собираешься содержать супругу?". А сейчас представим для себя реакцию хорошего мистера Кавиллери, когда Барретто скажет ему, что все будет напротив, по последней мере, в наиблежайшие три года: его дочь будет содержать его зятя. Не укажет ли хороший мистер Кавиллери на дверь Барретто, а то и накостыляет ему, если этот Барретто размером не с меня? Жопой клянусь, так и поступит. Говорю все это для того, чтоб разъяснить, почему послушливо соблюдал все предписанные дорожными знаками ограничения скорости, когда воскресным майским деньком мы с Дженни ехали на юг по шоссе №95. Дженни, которая уже привыкла услаждаться моей высокоскоростной ездой, даже стала бормотать, когда я ехал со скоростью 40 миль в час там, где стоял символ "менее 45". Я ответил, что машина плохо отлажена, но она никак не поверила.
***
- Расскажи снова, Дженни. Терпение не принадлежало к числу добродетелей Дженни, и она отказалась подкрепить мою уверенность внутри себя, вновь повторив ответы на все мои глуповатые вопросы. - Ну пожалуйста, Дженни. Последний раз. - Я позвонила ему. Произнесла. Он ответил: о'кей. По-английски, так как, как я для тебя уже гласила, хоть ты, похоже, ничему не хочешь веровать, он не знает ни одного итальянского слова, не считая нескольких ругательств. Но что означает это "о'кей"? - Ты хочешь сказать, что Гарвардская юридическая школа зачислила в студенты человека, который не соображает значения слова "о'кей"? - Это не юридический термин, Дженни. Она задела моей руки. Этот жест я, слава богу, сообразил, но мне все равно были необходимы объяснения. Я желал знать, что меня ожидает. - "О' кей" может также означать: "Хорошо, готов страдать". Жалость снизошла в ее сердечко, и она в некоторый раз повторила мне во всех подробностях собственный разговор с папой. Он обрадовался. Вправду обрадовался. Он, очевидно, и не рассчитывал, отправляя ее в Рэдклифф, что она возвратится, чтоб повенчаться с соседским парнем (который, кстати, сделал ей предложение перед ее отъездом). Сначала он не поверил, что ее названного зовут Оливер Барретт IV. Когда Дженни произнесла ему это, он повелел ей не нарушать одиннадцатую заповедь. - Это какую же? - Не вешай лапшу на уши папе собственному. - А-а. - И это все, Оливер. Честно. - Он знает, что я беден? - Да. - И это его не тревожит? - По последней мере, у вас есть что-то общее. - Но он был бы счастливее, если б у меня имелись деньги? - А ты разве не был бы счастливее? Я заткнулся до конца поездки.
***
Улица, на которой жила Дженни, называлась проспект Гамильтона и представляла собой длинноватую череду древесных домиков, перед которыми игралась ребятня, и несколько чахлых деревьев. Лицезрев эту картину, я ощутил себя, как в другой стране. Начать с того, что кругом было столько людей! Не считая играющих малышей, на верандах посиживали целые семьи, которые в этот воскресный денек, судя по всему, не отыскали занятия интересней, чем глядеть, как я паркую машину. Дженни выпрыгнула из машины первой. В Крэнстоне ее рефлексы стали резвые, как у малеханького проворного кузнечика. Когда зрители на верандах узрели, кто у меня был пассажиром, раздался дружный хор приветствий. Величавая Кавиллери! Услыхав эти веселые клики, я ощутил, что практически стыжусь вылезти из машины. Ведь я при всем желании не мог сойти за гипотетичного Оливеро Барретто. - Привет, Дженни, — зычно кликнула какая-то матрона. - Здрасти, миссис Каподипу-ло, — проорала в ответ Дженни. Я выкарабкался из машины, сходу почувствовав на для себя огромное количество взглядов. - Эй, а кто этот юноша? — кликнула миссис Каподипуло. У их здесь без церемоний, правильно? - Никто, — откликнулась Дженни, что расчудесным образом прибавило мне убежденности внутри себя. - Может, и так, — проорала миссис Каподипуло в мою сторону. — Зато женщина унего что нужно! - Он знает, — ответила Дженни. Потом она оборотилась, чтоб доставить наслаждение другой стороне улицы. - Он это знает, — повторила она для другой группы болельщиков. Позже взяла меня за руку (я был чужаком в этом раю) и повела ввысь по ступеням дома 189А на проспекте Гамильтона. Это был неудобный момент. Я просто стоял там, а Дженнифер произнесла: - Это мой отец. И здоровяк Фил Кавиллери, лет сорока с огромным хвостиком, рост приблизительно 175, вес 75, протянул мне руку. Я ощутил его крепкое пожатие. - Рад с вами познакомиться, сэр. - Фил, — поправил он. — Просто Фил. - Фил, сэр, — произнесли, продолжая трясти его руку. Еще был момент испуга. Так как когда он выпустил мою руку, мистер Кавиллери оборотился к дочери и закричал: 'Дженнифер!" Секунду ничего не происходило. А позже оба кинулись обыматься. Прочно. Очень прочно. Раскачиваясь из стороны в сторону. В качестве комментария к этой сцене мистер Кавиллери повторял (сейчас чуть слышно) только одно слово: "Дженнифер, Дженнифер!". И единственное, что могла ответить на это его умудренная институтским образованием дочь, было: "Фил, Фил!". Я точно был тут излишним.
***
Выручил меня в тот денек один навык моего неповторимого воспитания. Мне всегда внушали, что говорить с набитым ртом неблагопристойно. А так как Фил и Дженни точно столковались повсевременно заполнять рот пищей, гласить мне практически не приходилось. Я съел рекордное количество итальянских пирожных. Позднее я порассуждал о том, какие из их приглянулись мне больше и почему (я отведал по два каждого сорта, чтоб не оскорбить владельца), чем вызвал экстаз обоих Кавиллери. - Он о'кей, — сказал Фил собственной дочери. Что бы это могло значить? Нет, мне уже не надо было разъяснять, что такое "о'кей". Я только желал знать, которым из собственных малочисленных и очень усмотрительных действий я заслужил эту благословенную оценку. Похвалил его любимое пирожное? Довольно прочно пожал ему руку? Еще чем-нибудь? - Я же гласила, Фил, он о'кей, — произнесла его дочь. - Ну да, о'кей, — отвечал ее отец. — Но нужно же мне было самому посмотреть. Сейчас удостоверился. Оливер! Это он обращался ко мне. - Да, сэр? - Фил. - Да, Фил, сэр? - Ты о'кей. - Спасибо, сэр. Я вам очень признателен. Правда. Вы ведь понимаете, как я отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр. - Оливер! — перебила меня Дженни. — Перестань, черт возьми, отвечать как некий придурок-подготовишка. - Дженнифер! — перебил ее мистер Кавиллери. — Закончи браниться. Этот сукин отпрыск ведь наш гость.
* * *
За обедом (пирожные оказались только закуской) Фил попробовал завести со мной суровый разговор. И понимаете, о чем? У него была идиотическая мысль, что он сумеет сделать дипломатичные дела меж Оливером III и Оливером IV. - Дай-ка мне только побеседовать с ним по телефону, как папе с папой. - Не стоит, Фил. Чего напрасно время растрачивать?! - Но не могу же я посиживать и глядеть, как отец от собственного малыша отрешается! Нет, я так не могу. - Я тоже от него отказываюсь, Фил. - Чтоб я этого больше никогда не слышал! — заявил он, не на шуточку рассердившись. — Отцовскую любовь нужно ценить и уважать. Это большая уникальность. - В особенности в нашей семье, — увидел я. Дженни сновала меж кухней и столовой и практически не воспринимала роли в общении. - Давай, набирай его номер, — настаивал Фил, — и я мигом все улажу. - Нет, Фил. Мы с ним отключили связь. - Брось, Оливер. Узреешь, он оттает. Раз я говорю оттает, означает оттает, поверь. Когда настанет время ехать в церковь... Дженни, которая расставляла тарелки для десерта, гласит ему: - Фил! - Да, Дженни? - Насчет церкви... - Ну, чего? - Ну, мы это не желаем, Фил. - Как? — не сообразил мистер Кавиллери и здесь же, поспешно сделав неверный вывод, с извиняющимся видом оборотился ко мне. - Я, это, не имел в виду, что непременно церковная церковь, Оливер. Другими словами Дженнифер, естественно, произнесла для тебя, что мы католики. Но я имел в виду вашу церковь, Оливер. Клянусь, господь благословит таковой альянс в хоть какой церкви. Я поглядел на Дженни, которая, похоже, так и не обсудила эту важную тему в телефонном разговоре с папой. - Оливер, — растолковала она. — И так очень много ему для 1-го раза. - О чем это вы? — спросил разлюбезный мистер Кавиллери. — Давайте уж все вываливайте на меня. Все, что у вас на уме. Почему-либо как раз тогда взор мой свалился на фарфоровую статуэтку Девы Марии, стоявшую на полочке в столовой семьи Кавиллери. - Это насчет божьего благословения, Фил, — промямлила Дженни, отводя взор от отца. - Да, Дженни. И что? — спросил он, страшась самого худшего. - Ну, мы к этому плохо относимся, Фил, — произнесла она и поглядела на меня, ища поддержки. Я подбодрил ее взором. - К Богу? К хоть какому Богу? Дженни кивнула. - Можно, я объясню, Фил? — спросил я. - Да, пожалуйста. - Мы с Дженни не верим в бога, Фил. И двуличничать не желаем. Думаю, он стерпел такие слова только поэтому, что это произнес я. Ее он мог бы и треснуть. Дженни точно могла бы оплеуху заработать. Но сейчас он был третьим излишним, чужаком. Он не мог глядеть ни на нее, ни на меня. - Ну что ж, отлично, — произнес он после долгого молчания. — Может, мне хоть сообщат, кто совершит ритуал? - Мы сами, — ответил я. Он поглядел на дочь за доказательством. Дженни кивнула — все правильно. Он опять навечно умолк, позже снова повторил "отлично" и спросил, считаю ли я, как будущий юрист, что таковой брак будет — как это именуется? — реальным? - Дженни растолковала, что на нашем обряде будет институтский капеллан-унитарий ("А, капеллан...' — пробормотал Фил), пока жених и жена обмениваются воззваниями. - Жена тоже будет гласить? — спросил он, точно конкретно это могло дать ему умиротворение. - Фил! — воскрикнула Дженни. — Ты можешь представить для себя такую ситуацию, в какой я могла бы промолчать? - Нет, детка, — ответил он, изобразив подобие ухмылки. — Для тебя всегда нужно чего-нибудть сказать. На оборотном пути в Кембридж я спросил Дженни, как, по ее воззрению, прошла встреча. - О'кей, — ответила она.
Мистер Уильям Ф. Томпсон, заместитель декана Гарвардской юридической школы, не поверил своим ушам. - Я не ослышался, мистер Барретт? - Нет, сэр. Сказать это впервой было нелегко. Повторить — не легче. - На последующий год мне пригодится стипендия, сэр. - По правде? - Потому я и пришел к вам, сэр. Вы ведь заведуете денежной помощью, не так ли? - Да, но это очень удивительно. Ваш отец... - Он больше в этом не участвует. - Простите? — мистер Томпсон снял очки и стал протирать их кончиком галстука. - Меж нами появились некие разногласия. Мистер Томпсон опять надел очки и поглядел на меня тем ничего не выражающим взором, завладеть которым под силу только деканам. - Это очень прискорбно, мистер Барретт, — увидел он. Для кого, желал я спросить. Этот тип начинал меня доставать. - Да, сэр, — подтвердил я. — Очень прискорбно. Потому я и обратился к вам, сэр. Через месяц я женюсь. Мы оба будем работать в летние каникулы. Позже Дженни, это моя супруга, устроится учительницей в личную школу. На жизнь этого хватит, но не на оплату обучения. У вас ведь высочайшая плата, сэр. - М-м, да, — проговорил он. И все. Он что, не врубился? На кой черт, он задумывается, я к нему пришел? - Мистер Томпсон, мне нужна стипендия, — заявил я ему открытым текстом уже 3-ий раз попорядку. — В банке у меня пусто, и я уже зачислен студентом. - Да-да, понимаю. Но срок подачи заявлений на стипендию издавна истек, — отыскал он в конце концов техно отговорку. Что удовлетворит мерзавца? Особенные подробности домашней распри Барреттов? Либо ему нужен скандал? Чего он желает? - Мистер Томпсон, когда я поступал в вашу школу, я не знал, что так случится. - Очевидно, мистер Барретт, но должен вам сказать, что, по моему воззрению, нашей администрации не следует вмешиваться в вашу семейную ссору. Очень, повторяю, прискорбную. - О'кей, — произнес я, вставая. — Я вижу, к чему вы клоните, на что вы намекаете. Но я не собираюсь целовать жопу собственному папе ради того, чтоб ваша школа получила свой Барретт-холл. Уже уходя, я услышал, как мистер Томпсон произнес: - Это несправедливо. Я был вполне с ним согласен.
Дженни получила диплом в среду. На церемонию в Кембридж приехали ее бессчетные родственники из Крэнстона и Фолл-Ривера и даже какая-то тетка из Кливленда. По подготовительной договоренности я не был представлен в качестве жениха, а Дженни не надела обручального кольца, — чтоб никто ранее времени не обиделся, что не попал на женитьбу. - Тетя Клара, это мой друг Оливер, — гласила Дженни, постоянно добавляя: — Он еще не окончил института. Родственники толкали друг дружку в бок, шептались, строя различные догадки, но ничего не могли выведать ни от нас с Дженни, ни от Фила, который, думаю, был рад уклониться от обсуждения любви 2-ух атеистов. В четверг я заполучил равный с Дженни академический статус, получив диплом Гарвардского института, и тоже с различием. Не достаточно того, будучи старостой курса, я возглавлял процессию выпускников, шествовавших к своим скамьям. А означает, шел впереди даже самых наилучших супермозгов, получивших дипломы "с высшим различием". Я чуток было не произнес этим типам, что мое лидерство очевидно обосновывает корректность моей теории: час на стадионе стоит 2-ух в библиотеке. Но воздержался — пусть удовлетворенность будет всеобщей. Понятия не имею, был ли там Оливер Барретт III. В выпускной денек во дворе института собирается не меньше семнадцати тыщ человек, и я, естественно, не рассматривал их в бинокль. Полагавшиеся мне два родительских билета я дал Филу и Дженни. Очевидно, мой отец мог сесть вкупе с выпускниками 1926 года. Но для чего ему это? Банки ведь в тот денек были открыты.
***
Мы поженились на той же неделе, в воскресенье. Предпосылкой, по которой мы не пригласили родственников Дженни, было опасение, что отсутствие Отца, Отпрыска и Святого Духа окажется очень мучительным испытанием для набожных католиков. Бракосочетание состоялось в Филлипс-Брукс-хаузе, древнем здании в северной части Гарварда. Управлял церемонией Тимоти Бловелт, унитарный капеллан института. Естественно, находился Рей Страттон, также Джереми Наум, мой древний компаньон по школе в Эксетере, который предпочел Гарварду Амхерст. Дженни позвала свою университетскую подругу и — может быть, из сентиментальности — ту высшую неловкую девушку, с которой работала в отделе выдачи книжек Рэдклиффской библиотеки. Ну и, естественно, был Фил. Фила я поручил Рэю Страттону. В смысле, чтобы тот не беспокоился. Но Страттона самого было надо успокаивать! Так эта парочка и стояла, молчком подкрепляя друг дружку в тенденциозном убеждении, что эта самодельная свадьба (как именовал ее Фил) перевоплотится (как предвещал Страттон) в неописуемый кинофильм ужасов. И только поэтому, что Дженни и я должны были сказать несколько слов друг дружке. Фактически, мы уже лицезрели, как это делается, когда одна из музыкальных подруг Дженни, Мария Рэндолл, выходила замуж за студента-архитектора по имени Эрик Левенсон. Все смотрелось очень прекрасно, и мы прямо-таки заразились этой мыслью. - Вы готовы? — спросил капеллан. - Да, — ответил я за нас обоих. - Друзья! — произнес мистер Бловелт, обращаясь к гостям. — Мы собрались тут, чтоб стать очевидцами соединения в брачном союзе 2-ух юных людей. Послушаем же слова, которые они решили сказать друг дружке в эту священную минутку. Жена гласила первой. Дженни оборотилась ко мне и прочитала выбранное ею стихотворение. Оно было очень трогательное — в особенности, наверняка, для меня, ибо звучал сонет Элизабет Барретт Браунинг: Когда, возвысясъ, души наши встанут гордо С колен в молчании, лик к лику, чтоб быть, Быть поближе, ожидать, пока огнь не опалит Возрастающих крыльев, все таки жить не длительно Нам предначертано. Задумайся. В высях горных Чтобы не пустить нас, станут ангелы кружить, Кружась взмывая ввысь, чтобы уронить, Ореол золотой небесной песней в гортань Молчанью нашему. Боковым зрением я лицезрел Фила Кавиллери. Он был бледен, губки его дрожали, в очах изумление и обожание. Дженни прочитала сонет, который заканчивался словами, схожими на молитву: Навеки б нам с тобой Остаться на земле, в любви, в борьбе Со ужасом зла, с изменчивой судьбой, С тоской покоя, с верностью судьбе, Обнаружив любви приют, чтобы стороной Прошло бы время погибели, тьмы и бед! Наступил мой черед. Мне тяжело было отыскать стихотворение, которое я мог бы прочитать, не краснея. В смысле, не буду же я стоять и мямлить какую-нибудь слащавую чушь. Но отрывок из "Песни большой дороги" Уолта Уитмена, хоть и мало маленький, позволил мне выразить все, что я ощущал.
